читать дальше
Ровно две недели прошло с тех пор, как Теодор уехал из столицы не солоно хлебавший. На другое он и не рассчитывал – однако совесть отчаянно нуждалась в успокоении, и теперь, сытая, она замолчит надолго. Ведь кому расскажешь, не поверят – совестливый председатель…
Да, дела творятся. Он-то, наивный, полагал, что только на границе председатели окружных советов берут взятки, центральные же честные, как зайцы и такие же трусливые; нет, всё вышло не так – «центральные», если и блюдут Букву Закона (о Духе вообще речи не ведётся), то исключительно из-за того, что они воистину «зайцы» - а ведь неподалёку волки… город A, город B, город C, город D – островок честности в этом океане невежества и пороков. Он, Теодор, остановился на обратном пути в B – и что вы думаете? Местные торговцы не занижали цен (и качество товаров, как можно догадаться), очереди была именно очередью, а не многохвостым чудовищем, в одном хвосте которого стояли аристократы, в другом торговцы, и в третьем, обычно самом длинном, простолюдины. Как бишь, её называют?.. Демократия – вот, подходящее слово, хоть и ругательное во многих городах. Что ещё… Гостиницы были шикарными. Теодор остановился в одной, которая вообще была не в черте города; лил проклятый дождь, ни зги не видать, и тут Лишка, его кучер, как заорёт: «Вижу замок какой-то!» - у Теодора прям сердце упало. Замок… Ну поселят их в лучшем случае у какого-нибудь простолюдина в конюшне, и всё. Однако его мрачным мыслям не суждено было сбыться: это была гостиница, то есть раньше это был замок, но теперь, в связи с обнищанием местного графа, это именно гостиница. Огромная, со множеством крыльев и башен, это здание сдавалась полностью. Теодора без лишних вопросов поселили в башне – за какую-то тысячу, всего-навсего! А утром, в тумане, Теодор с удивлением обнаружил со своей башни город B – огромное чудовище, без стен, но поистине огромное, построенное на пяти холмах и казавшиеся замершей волною. Разумеется, Теодор не удержал, побродил там денёк-другой. А затем ещё день, и ещё – очень уж ему понравилось здешнее обращение.
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и вот Теодор снова в пути. Он был на самой окраине исторического Z (страна) от Нового Z его отделял лишь мост. По Старшей реке (Старше), широкой и буйной, они перебрались мостом. Очень сумрачно было: того и гляди дождь ливанёт, а до города E путь неблизкий. Жёлтые листья крутились в водоворотах Старше, помпезный каменный мост был скользок от грязи.
Дальнейший их путь пролегал по равнине, испещрённой, словно жёлтыми кляксами, лесами. Поля были убраны, листья с деревьев тоже слетели. Не было никаких «ковров из палой листвы», была только голая земля. Ветер обгладывал до косточки, отвратные изморозь неприятно холодила лицо и руки. Разговоры не клеились, ехали молча.
Ночи были редкостно холодными. Их телега, снизу, была обшита специальным «материалом», невосприимчивым к огню. Так и спасались: разжигали под телегой огонь, и спали.
E, несмотря на грозное имя, был невелик. Лесной городок; его окраина домами опиралась в лес, вообще Е – словно жилой парк. Летом тут наверняка было очень хорошо отдыхать. Проснулся – птицы поют, лесные ароматы благоухают… Поздней осенью – очень грустно, как в расплату за летнюю нирвану. Утром туманы, иней, холодно.
Аэон Вейк лично встретил соседа.
«Привет, - зябко ёжась, поздоровался Вейк. – Меня эта погода скоро до безумия доведёт».
«А в чём дело?», - спросил Теодор. Деревья шумели, как кости. Они напоминали сотни скелетов, стонущих, причитающих. Вейк с Теодором шли по тропинке домой, прочь от E, осеннего города-призрака.
«Сейчас увидишь. Я живу один, - всё же пояснил он, - это тяжело».
«У тебя, вроде как, жена есть…».
Аэон отмахнулся.
«Жена… - проворчал он. – Это слово для неё слишком длинное. Знаешь, как оно будет на языке страны O? Ак. Она мне не жена, она мне ак».
Они шли под гору. Грязь, местами засохшая, а местами совсем нет, оплетала сапоги. Порывы ветра трепали волосы, залезали в уши.
«Как бы не заболеть», - подумал Теодор. А вслух сказал, смущённо:
«А как вы с ней… Ну, познакомились?».
Вейк помедлил с ответом: его тихий, вкрадчивый голос никак не мог соперничать с ветром.
«Золотые волосы, тонкое, словно выточенное скульптором-извращенцем лицо, и холодно-синие, но с тёплыми ключами глаза. Её тело очень гибкое, она занималась гимнастикой; у неё есть изъяны, она не идеальна, но эти изъяны её не портят. – Вейк словно читал поэму, тихим и усталым голосом. – Всегда так, кстати. Недостатки мужчины кажутся жалкими, а недостатки женщины – милыми. Я, кажется, говорил о скульптуре? Она действительно статуя, но извращенец-скульптор, в отличие от нормальных скульпторов, знал меру. Те стремились к красоте, а он – к мечте. Мы встретились с нею на какой-то вечеринке, и шутки ради решили пожениться – ей нужен был муж-аристократ, а мне просто красивая женщина. Предполагалась, что детей не будет, но так уж вышло… В результате Велорий – это лучшее, что она оставила после себя. Когда я видел её последний раз? Ох, и не вспомню… Два года назад, мы случайно встретились на выставке в городе P. Для приличия переселись в один номер, даже использовали тамошнюю кровать прямо по назначению. Зря, конечно. Но ни она, ни я удержаться не могли».
Речь Вейка произвела должное впечатление на Теодора. Обескураженный честностью, искренностью собеседника, он вовсе не спешил придираться к высокопарному описанию. Здесь, в этом ущербном, голом лесу, такие размышления казались уместными.
«Аэон, а ты, случаем, книжки не пишешь?».
«Да, творчество очень хороший повод напиться. Но я больше не пью».
Медленно шли они по узкой, натоптанной тропинке. Лес бугрился холмами, а иногда перед ними представали ели. Кончики их игл пожелтели, но тем не менее, они были единственной светлой краской в этом царстве увядания.
Вышли к развилке: деревья расступились, а мощённая камнями дорога ветвилась вправо, влево и вперёд.
«Левая – на Дорогу Пророков, правая – к Старой Мельнице. Нам прямо».
«Ты так и живёшь в деревне?».
«Да».
Сделали привал. Гордое солнце, уставшее светить из-за туч, закатилось. Наступил сырой вечер.
Дрова были мокрыми, и из-за этого пришлось связываться с огнём. Теодор предусмотрительно взял с собою заплечный рюкзак, ибо еды в нём было хоть отбавляй. Во фляжке плескался коньяк, были бутерброды. В общем, привал вышел что надо, и погрелись, и поели. Даже поговорить успели.
«По дороге в F мы встретили поэта, - рассказывал Вейк, палкой тревожа дрова в костре. Огонь обижено трещал, недовольный таким вторжением, - он – как это часто бывает с людьми его профессии – немного сумасшедший. Путешествует по Z, - пояснил Аэон, - от деревни к деревне, иногда останавливаясь в городах. Я тогда тоже был чем-то вроде творческого человека, и понимал, что он так вдохновения ищет. Мне лучше пишется у очага, а ему, так случилось, у костра путешественника. Это только теперь я понял, зачем он так поступил. В его жизни не осталось места ничему, кроме его творчества. Я разузнал о нём – ни жены, родители давно умерли. В его собственности до сих пор числиться готический особняк в столице – настоящий сумасшедший дом. Там у него была комната, стены которой полностью исписаны стихотворениями. Ходят слухи, что писались они кровью».
«Больные, - выдохнул Теодор. – Вы все больные, каждый и через раз».
Аэон промолчал.
Привал они сделал так, для виду, скорее чтобы подкрепиться и отдохнуть. Час пути – и вот они иду уже по главной улице деревни M, главной, и единственной. Окончательно стемнело, на небо выплыл месяц.
Деревня спала. Слепые окна равнодушно взирали на полуночных гостей, идущих к себе домой. Приземистые избушки, чёрные от времени, двухэтажные дома, свежесрубленные, на задних дворах – на огромном одеяле поляны – баньки и огороды, огороды убранные, угрюмые.
Дом Вейка, казавшийся прямоугольной маленькой башней, стоял перед самым лесом. Могучие ветви тополей опускали на крышу дома свои усталые ветви, из трубы, что удивительно, валил дым.
«Забил камин до отказа. Удивительно, как дом не сгорел…».
Тропинка к дому Вейка было совсем неутоптанной. Видно, нечасто Аэон вылезал из своей берлоги, вон, какая бледная физиономия… И даже дверь не закрыл за собою, вот безалаберность!
В лицо Теодору ударил жар.
Вейк отошёл от двери и поманил его пальцем.
«Пускай проветрится».
Камин уже догорал, угли исходили кровавыми тенями на стене. Теодор растерянным шагом отошёл от двери. Вейк стоял, облокотившись о стену, рядом с ним же и встал Теодор.
«Ты зачем камин оставил, балда?».
«Не люблю приходить в тёмный дом».
«Бред», - с чувством сказал Теодор.
«Бред, - не стал спорить Вейк. – Но чужой бред надо уважать, ведь психи они такие, и обидеться могут».
Это было что-то вроде шутки, хотя лицо Аэона не выражало ничего. Совсем ничего.
Ночь прошла в принципе неплохо. Дома у Вейка было не прибрано, там и сям валялся пергамент, перья. «Это ковёр такой», - «пошутил» Аэон. «Ну, раз ковёр, - ответствовал ему Тодор, - то давай-ка, прямо на пергамент поставим кресла. У камина, да». «Можно сжечь сразу…». «Сам сожжёшь».
Устроились в глубоких креслах. С проветриванием они переборщили, в доме было даже холодно.
В кладовой у Вейка ничего не обнаружилось, кроме деревенской колбасы и ветчины. Хлеб тоже кончился, но тут на помощь пришёл волшебный теодоров рюкзак: уж хлеба-то в нём было предостаточно.
Пили пиво, заедали бутербродами. Если бы не идиотская хандра Вейка, то ночь бы вообще удалась на ура. А так… кислая физиономия, равнодушные ответы. Но даже сквозь них Теодор чувствовал, что компания нужна не столько ему, сколько самому Аэону, хозяину.
Разговоры вились всякие, Аэон то и дело скатывался на нудное морализаторство. Теодор вежливо его выслушивал, затем быстро переводил тему.
«Ты, знаешь что, Аэон, поменьше секретничай со мной. А то мало ли…».
Аэон поморщился.
«Если компромат хочешь нарыть – то только на Геродота, это он же у нас птица большого полёта. С меня-то чего взять?».
Свершилось! Аэон целый час как выражался исключительно понятным языком, прямым, без всех этих поэтических оборотов. И на улыбки он стал щедр, и несколько раз рассмеялся. Чудеса, да и только!
Ночь помаленьку отступала, близился холодный рассвет. Ночью по улице стелился зловещий туман, даже деревни из окна не разглядеть. Теперь же туман устало бледнел, тучи отступили, робко выглядывали с неба звёзды.
«А ты того… Не думай об этом, и всё. Книги вон пиши, у тебя ведь хорошо получается». – Теодору казалось, что он каким-то мистическим образом сблизился с этим угрюмым бароном; за один вечер - будто за целый год в войске. Да, была подлая мыслишка, просто мимоходом, мол, можно его сдать, если что, и заработать на этом. Но теперь… Об этом даже речи не могло быть! Вот выйдет этот Вейк из своей многодневной депрессии, и всё, считай, одним другом больше.
«А ты читал их, Теодор, чтобы такие выводы делать? - веско ответил ему Аэон. – Ерунда это, чушь. Хотя местами, конечно, неплохо…».
«Так дай прочитать, хоть щас!».
«Вот сейчас, когда ты пьян, как сапожник? – оскорбился Вейк. – Нет уж, я тебе в дорогу их дам. Будет чем костёр разжигать».
«Палку-то не перегибай».
«Писатель не должен считать свои книги серьёзными: невозможно писать о серьёзном, когда у тебя в голове хмель».
«Так ты не пей, когда пишешь».
«А ты газету не читай, когда восседаешь!».
«А я и не читаю».
«Ну и дурак».
Они посмеялись.
«Знаешь, что-то спать охота… - широко зевнул Тодор. – Славно поговорили, но здоровье дороже. Мне завтра в путь ещё…».
«Оставайся, отдохни. Я тебя шаром домой отправлю».
«Нет, знаешь, нет, - ответил Теодор голосом отнюдь не сонным. – Я уж настроился на телегу, пускай будет она до конца. Ехать-то осталось… Неделю, не больше!».
«Ну, как знаешь. В любом случае, приезжай ещё».
«Обязательно».
Теодор уснул тот час, но Аэону не спалось. Сквозь сон, где-то на грани реальности, Теодору привиделся Вейк, сгорбленный над очагом. Шум дров, резкая краснота – потом тепло. Теодор уснул, и проснулся лишь утром, когда робкий свет протиснулся в обиталище Вейка через дверную щель.
«Ох, да я тут как в гнезде…», - подумал Теодор, разминая спину. Кресло его представляло собою мешанину из покрывал, подушек и одеяла. Другое же – Вейка – было аккуратно застелено клетчатым пледом, и самого Вейка, что странно в нём не было. Не было даже разбросанного всюду пергамента – отражения творческого кризиса.
Свет особо ярко светил из-под узкой лестницы. Теодор заглянул туда – и надо же! Его изумлённым глазам открылась целая кухня, да ещё какая! Пространство у стены было полностью заставлено шкафчиками-тумбами, стол был напротив, прямо у лестницы. Его оплетала угловая скамья; широкое окно излучало свет, яркий холодный свет… зимы? Ибо Теодор заметил, что на землю чинно опускались снежинки, которые гордо освещало зимнее солнце.
Пахло свежезаваренным чаем. И ещё чем-то… О Боги, неужели гречневая каша!
Точно: Аэон, в иссиня-чёрном халате сидел на углу скамьи; его белые волосы серебрились на свету, и ещё в них были снежинки. Был он чисто выбрит, глазами свеж – и ведь не спал всю ночь!
«Накладывай себе, вон из той маленькой серой кастрюльки», - вместо приветствия сказал Аэон.
«Зима, что ли…».
«Похоже на то. Давай, ешь. Ты же вроде рано уезжать собрался… Я тебя не выгоняю, - поспешно сказал он, - но поскольку ты так решил, то отступать нельзя. Совесть потом загрызёт».
«Да уж, да уж…».
Лесу ещё только предстояло надеть снежные одежды, так что возвращались в E они по точно такой же грязи, только подмороженной. Лес вокруг посвежел, будто приободрился. Снега ещё не было, но и без него мир стал на чуточку белее.
Его телега – хотя тут уместнее слово «дилижанс» - была уже заряжена. Рыжий тяжеловес-конь, крепыш, угрюмо топтался на месте, фыркал. Лишка одет был, как зимою: шапка из писца, тёплая, подбитая мехом кожаная жилетка. Его простое, красное от ветра лицо было довольным.
«Давай без пафоса. Увидимся ведь ещё… - Аэон протянул Теодору руку, и тут с готовностью пожал тёплую ладонь. – Будь осторожен. Z скоро превратится в дурдом, охваченный пламенем. Ты – потенциальный пациент… Через неделю-другую убирайся-ка ты с должности председателя, иди лучше ко мне. Когда всё пройдёт, я назначу тебя Наместником E».
«А что случится? И у нас что, новый табель о рангах будет? Это с чего это «председателя» обзываешь «наместником»; стой, ведь так, помнится, Ронмес обзывал своих подзмеёнышей».
«Дьявол, а хотел без пафоса… - Аэон задумчиво смотрел на Теодора, будто решая, стоит ли ему продолжать. – Пускай будет лучше многозначительно. Скажу так: призраки прошлого оживут, а призракам в реальном мире не место. Будет Кошмар».
«Ди…».
«Тихо! Лучше молчи. – Аэон взволновано заозирался. Сказал, гораздо спокойнее, даже с благодарностью: - И спасибо тебе. Я буду писать. И вино мне для этого больше непотребно – я буду летописцем этих роковых лет. Меня пьянит один только аромат этой пьяной истории».
Пролог.
Ровно две недели прошло с тех пор, как Теодор уехал из столицы не солоно хлебавший. На другое он и не рассчитывал – однако совесть отчаянно нуждалась в успокоении, и теперь, сытая, она замолчит надолго. Ведь кому расскажешь, не поверят – совестливый председатель…
Да, дела творятся. Он-то, наивный, полагал, что только на границе председатели окружных советов берут взятки, центральные же честные, как зайцы и такие же трусливые; нет, всё вышло не так – «центральные», если и блюдут Букву Закона (о Духе вообще речи не ведётся), то исключительно из-за того, что они воистину «зайцы» - а ведь неподалёку волки… город A, город B, город C, город D – островок честности в этом океане невежества и пороков. Он, Теодор, остановился на обратном пути в B – и что вы думаете? Местные торговцы не занижали цен (и качество товаров, как можно догадаться), очереди была именно очередью, а не многохвостым чудовищем, в одном хвосте которого стояли аристократы, в другом торговцы, и в третьем, обычно самом длинном, простолюдины. Как бишь, её называют?.. Демократия – вот, подходящее слово, хоть и ругательное во многих городах. Что ещё… Гостиницы были шикарными. Теодор остановился в одной, которая вообще была не в черте города; лил проклятый дождь, ни зги не видать, и тут Лишка, его кучер, как заорёт: «Вижу замок какой-то!» - у Теодора прям сердце упало. Замок… Ну поселят их в лучшем случае у какого-нибудь простолюдина в конюшне, и всё. Однако его мрачным мыслям не суждено было сбыться: это была гостиница, то есть раньше это был замок, но теперь, в связи с обнищанием местного графа, это именно гостиница. Огромная, со множеством крыльев и башен, это здание сдавалась полностью. Теодора без лишних вопросов поселили в башне – за какую-то тысячу, всего-навсего! А утром, в тумане, Теодор с удивлением обнаружил со своей башни город B – огромное чудовище, без стен, но поистине огромное, построенное на пяти холмах и казавшиеся замершей волною. Разумеется, Теодор не удержал, побродил там денёк-другой. А затем ещё день, и ещё – очень уж ему понравилось здешнее обращение.
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и вот Теодор снова в пути. Он был на самой окраине исторического Z (страна) от Нового Z его отделял лишь мост. По Старшей реке (Старше), широкой и буйной, они перебрались мостом. Очень сумрачно было: того и гляди дождь ливанёт, а до города E путь неблизкий. Жёлтые листья крутились в водоворотах Старше, помпезный каменный мост был скользок от грязи.
Дальнейший их путь пролегал по равнине, испещрённой, словно жёлтыми кляксами, лесами. Поля были убраны, листья с деревьев тоже слетели. Не было никаких «ковров из палой листвы», была только голая земля. Ветер обгладывал до косточки, отвратные изморозь неприятно холодила лицо и руки. Разговоры не клеились, ехали молча.
Ночи были редкостно холодными. Их телега, снизу, была обшита специальным «материалом», невосприимчивым к огню. Так и спасались: разжигали под телегой огонь, и спали.
E, несмотря на грозное имя, был невелик. Лесной городок; его окраина домами опиралась в лес, вообще Е – словно жилой парк. Летом тут наверняка было очень хорошо отдыхать. Проснулся – птицы поют, лесные ароматы благоухают… Поздней осенью – очень грустно, как в расплату за летнюю нирвану. Утром туманы, иней, холодно.
Аэон Вейк лично встретил соседа.
«Привет, - зябко ёжась, поздоровался Вейк. – Меня эта погода скоро до безумия доведёт».
«А в чём дело?», - спросил Теодор. Деревья шумели, как кости. Они напоминали сотни скелетов, стонущих, причитающих. Вейк с Теодором шли по тропинке домой, прочь от E, осеннего города-призрака.
«Сейчас увидишь. Я живу один, - всё же пояснил он, - это тяжело».
«У тебя, вроде как, жена есть…».
Аэон отмахнулся.
«Жена… - проворчал он. – Это слово для неё слишком длинное. Знаешь, как оно будет на языке страны O? Ак. Она мне не жена, она мне ак».
Они шли под гору. Грязь, местами засохшая, а местами совсем нет, оплетала сапоги. Порывы ветра трепали волосы, залезали в уши.
«Как бы не заболеть», - подумал Теодор. А вслух сказал, смущённо:
«А как вы с ней… Ну, познакомились?».
Вейк помедлил с ответом: его тихий, вкрадчивый голос никак не мог соперничать с ветром.
«Золотые волосы, тонкое, словно выточенное скульптором-извращенцем лицо, и холодно-синие, но с тёплыми ключами глаза. Её тело очень гибкое, она занималась гимнастикой; у неё есть изъяны, она не идеальна, но эти изъяны её не портят. – Вейк словно читал поэму, тихим и усталым голосом. – Всегда так, кстати. Недостатки мужчины кажутся жалкими, а недостатки женщины – милыми. Я, кажется, говорил о скульптуре? Она действительно статуя, но извращенец-скульптор, в отличие от нормальных скульпторов, знал меру. Те стремились к красоте, а он – к мечте. Мы встретились с нею на какой-то вечеринке, и шутки ради решили пожениться – ей нужен был муж-аристократ, а мне просто красивая женщина. Предполагалась, что детей не будет, но так уж вышло… В результате Велорий – это лучшее, что она оставила после себя. Когда я видел её последний раз? Ох, и не вспомню… Два года назад, мы случайно встретились на выставке в городе P. Для приличия переселись в один номер, даже использовали тамошнюю кровать прямо по назначению. Зря, конечно. Но ни она, ни я удержаться не могли».
Речь Вейка произвела должное впечатление на Теодора. Обескураженный честностью, искренностью собеседника, он вовсе не спешил придираться к высокопарному описанию. Здесь, в этом ущербном, голом лесу, такие размышления казались уместными.
«Аэон, а ты, случаем, книжки не пишешь?».
«Да, творчество очень хороший повод напиться. Но я больше не пью».
Медленно шли они по узкой, натоптанной тропинке. Лес бугрился холмами, а иногда перед ними представали ели. Кончики их игл пожелтели, но тем не менее, они были единственной светлой краской в этом царстве увядания.
Вышли к развилке: деревья расступились, а мощённая камнями дорога ветвилась вправо, влево и вперёд.
«Левая – на Дорогу Пророков, правая – к Старой Мельнице. Нам прямо».
«Ты так и живёшь в деревне?».
«Да».
Сделали привал. Гордое солнце, уставшее светить из-за туч, закатилось. Наступил сырой вечер.
Дрова были мокрыми, и из-за этого пришлось связываться с огнём. Теодор предусмотрительно взял с собою заплечный рюкзак, ибо еды в нём было хоть отбавляй. Во фляжке плескался коньяк, были бутерброды. В общем, привал вышел что надо, и погрелись, и поели. Даже поговорить успели.
«По дороге в F мы встретили поэта, - рассказывал Вейк, палкой тревожа дрова в костре. Огонь обижено трещал, недовольный таким вторжением, - он – как это часто бывает с людьми его профессии – немного сумасшедший. Путешествует по Z, - пояснил Аэон, - от деревни к деревне, иногда останавливаясь в городах. Я тогда тоже был чем-то вроде творческого человека, и понимал, что он так вдохновения ищет. Мне лучше пишется у очага, а ему, так случилось, у костра путешественника. Это только теперь я понял, зачем он так поступил. В его жизни не осталось места ничему, кроме его творчества. Я разузнал о нём – ни жены, родители давно умерли. В его собственности до сих пор числиться готический особняк в столице – настоящий сумасшедший дом. Там у него была комната, стены которой полностью исписаны стихотворениями. Ходят слухи, что писались они кровью».
«Больные, - выдохнул Теодор. – Вы все больные, каждый и через раз».
Аэон промолчал.
Привал они сделал так, для виду, скорее чтобы подкрепиться и отдохнуть. Час пути – и вот они иду уже по главной улице деревни M, главной, и единственной. Окончательно стемнело, на небо выплыл месяц.
Деревня спала. Слепые окна равнодушно взирали на полуночных гостей, идущих к себе домой. Приземистые избушки, чёрные от времени, двухэтажные дома, свежесрубленные, на задних дворах – на огромном одеяле поляны – баньки и огороды, огороды убранные, угрюмые.
Дом Вейка, казавшийся прямоугольной маленькой башней, стоял перед самым лесом. Могучие ветви тополей опускали на крышу дома свои усталые ветви, из трубы, что удивительно, валил дым.
«Забил камин до отказа. Удивительно, как дом не сгорел…».
Тропинка к дому Вейка было совсем неутоптанной. Видно, нечасто Аэон вылезал из своей берлоги, вон, какая бледная физиономия… И даже дверь не закрыл за собою, вот безалаберность!
В лицо Теодору ударил жар.
Вейк отошёл от двери и поманил его пальцем.
«Пускай проветрится».
Камин уже догорал, угли исходили кровавыми тенями на стене. Теодор растерянным шагом отошёл от двери. Вейк стоял, облокотившись о стену, рядом с ним же и встал Теодор.
«Ты зачем камин оставил, балда?».
«Не люблю приходить в тёмный дом».
«Бред», - с чувством сказал Теодор.
«Бред, - не стал спорить Вейк. – Но чужой бред надо уважать, ведь психи они такие, и обидеться могут».
Это было что-то вроде шутки, хотя лицо Аэона не выражало ничего. Совсем ничего.
Ночь прошла в принципе неплохо. Дома у Вейка было не прибрано, там и сям валялся пергамент, перья. «Это ковёр такой», - «пошутил» Аэон. «Ну, раз ковёр, - ответствовал ему Тодор, - то давай-ка, прямо на пергамент поставим кресла. У камина, да». «Можно сжечь сразу…». «Сам сожжёшь».
Устроились в глубоких креслах. С проветриванием они переборщили, в доме было даже холодно.
В кладовой у Вейка ничего не обнаружилось, кроме деревенской колбасы и ветчины. Хлеб тоже кончился, но тут на помощь пришёл волшебный теодоров рюкзак: уж хлеба-то в нём было предостаточно.
Пили пиво, заедали бутербродами. Если бы не идиотская хандра Вейка, то ночь бы вообще удалась на ура. А так… кислая физиономия, равнодушные ответы. Но даже сквозь них Теодор чувствовал, что компания нужна не столько ему, сколько самому Аэону, хозяину.
Разговоры вились всякие, Аэон то и дело скатывался на нудное морализаторство. Теодор вежливо его выслушивал, затем быстро переводил тему.
«Ты, знаешь что, Аэон, поменьше секретничай со мной. А то мало ли…».
Аэон поморщился.
«Если компромат хочешь нарыть – то только на Геродота, это он же у нас птица большого полёта. С меня-то чего взять?».
Свершилось! Аэон целый час как выражался исключительно понятным языком, прямым, без всех этих поэтических оборотов. И на улыбки он стал щедр, и несколько раз рассмеялся. Чудеса, да и только!
Ночь помаленьку отступала, близился холодный рассвет. Ночью по улице стелился зловещий туман, даже деревни из окна не разглядеть. Теперь же туман устало бледнел, тучи отступили, робко выглядывали с неба звёзды.
«А ты того… Не думай об этом, и всё. Книги вон пиши, у тебя ведь хорошо получается». – Теодору казалось, что он каким-то мистическим образом сблизился с этим угрюмым бароном; за один вечер - будто за целый год в войске. Да, была подлая мыслишка, просто мимоходом, мол, можно его сдать, если что, и заработать на этом. Но теперь… Об этом даже речи не могло быть! Вот выйдет этот Вейк из своей многодневной депрессии, и всё, считай, одним другом больше.
«А ты читал их, Теодор, чтобы такие выводы делать? - веско ответил ему Аэон. – Ерунда это, чушь. Хотя местами, конечно, неплохо…».
«Так дай прочитать, хоть щас!».
«Вот сейчас, когда ты пьян, как сапожник? – оскорбился Вейк. – Нет уж, я тебе в дорогу их дам. Будет чем костёр разжигать».
«Палку-то не перегибай».
«Писатель не должен считать свои книги серьёзными: невозможно писать о серьёзном, когда у тебя в голове хмель».
«Так ты не пей, когда пишешь».
«А ты газету не читай, когда восседаешь!».
«А я и не читаю».
«Ну и дурак».
Они посмеялись.
«Знаешь, что-то спать охота… - широко зевнул Тодор. – Славно поговорили, но здоровье дороже. Мне завтра в путь ещё…».
«Оставайся, отдохни. Я тебя шаром домой отправлю».
«Нет, знаешь, нет, - ответил Теодор голосом отнюдь не сонным. – Я уж настроился на телегу, пускай будет она до конца. Ехать-то осталось… Неделю, не больше!».
«Ну, как знаешь. В любом случае, приезжай ещё».
«Обязательно».
Теодор уснул тот час, но Аэону не спалось. Сквозь сон, где-то на грани реальности, Теодору привиделся Вейк, сгорбленный над очагом. Шум дров, резкая краснота – потом тепло. Теодор уснул, и проснулся лишь утром, когда робкий свет протиснулся в обиталище Вейка через дверную щель.
«Ох, да я тут как в гнезде…», - подумал Теодор, разминая спину. Кресло его представляло собою мешанину из покрывал, подушек и одеяла. Другое же – Вейка – было аккуратно застелено клетчатым пледом, и самого Вейка, что странно в нём не было. Не было даже разбросанного всюду пергамента – отражения творческого кризиса.
Свет особо ярко светил из-под узкой лестницы. Теодор заглянул туда – и надо же! Его изумлённым глазам открылась целая кухня, да ещё какая! Пространство у стены было полностью заставлено шкафчиками-тумбами, стол был напротив, прямо у лестницы. Его оплетала угловая скамья; широкое окно излучало свет, яркий холодный свет… зимы? Ибо Теодор заметил, что на землю чинно опускались снежинки, которые гордо освещало зимнее солнце.
Пахло свежезаваренным чаем. И ещё чем-то… О Боги, неужели гречневая каша!
Точно: Аэон, в иссиня-чёрном халате сидел на углу скамьи; его белые волосы серебрились на свету, и ещё в них были снежинки. Был он чисто выбрит, глазами свеж – и ведь не спал всю ночь!
«Накладывай себе, вон из той маленькой серой кастрюльки», - вместо приветствия сказал Аэон.
«Зима, что ли…».
«Похоже на то. Давай, ешь. Ты же вроде рано уезжать собрался… Я тебя не выгоняю, - поспешно сказал он, - но поскольку ты так решил, то отступать нельзя. Совесть потом загрызёт».
«Да уж, да уж…».
Лесу ещё только предстояло надеть снежные одежды, так что возвращались в E они по точно такой же грязи, только подмороженной. Лес вокруг посвежел, будто приободрился. Снега ещё не было, но и без него мир стал на чуточку белее.
Его телега – хотя тут уместнее слово «дилижанс» - была уже заряжена. Рыжий тяжеловес-конь, крепыш, угрюмо топтался на месте, фыркал. Лишка одет был, как зимою: шапка из писца, тёплая, подбитая мехом кожаная жилетка. Его простое, красное от ветра лицо было довольным.
«Давай без пафоса. Увидимся ведь ещё… - Аэон протянул Теодору руку, и тут с готовностью пожал тёплую ладонь. – Будь осторожен. Z скоро превратится в дурдом, охваченный пламенем. Ты – потенциальный пациент… Через неделю-другую убирайся-ка ты с должности председателя, иди лучше ко мне. Когда всё пройдёт, я назначу тебя Наместником E».
«А что случится? И у нас что, новый табель о рангах будет? Это с чего это «председателя» обзываешь «наместником»; стой, ведь так, помнится, Ронмес обзывал своих подзмеёнышей».
«Дьявол, а хотел без пафоса… - Аэон задумчиво смотрел на Теодора, будто решая, стоит ли ему продолжать. – Пускай будет лучше многозначительно. Скажу так: призраки прошлого оживут, а призракам в реальном мире не место. Будет Кошмар».
«Ди…».
«Тихо! Лучше молчи. – Аэон взволновано заозирался. Сказал, гораздо спокойнее, даже с благодарностью: - И спасибо тебе. Я буду писать. И вино мне для этого больше непотребно – я буду летописцем этих роковых лет. Меня пьянит один только аромат этой пьяной истории».
@музыка: L'ame Immortelle - Scheideweg
@настроение: сонное
@темы: отрывки
. Только не обижайся.
?..
